Вы здесь
На белом ветру
* * *
Николаю Хоничеву
Декабрь. Тридцать первое. Лета
замерзла. И неглубока.
Земля принимала поэта,
а лес провожал лесника.
Что — Лета?! Прикинется Томью,
несущею с горних долин
соленые мерзлые комья,
летящие в глину.
Из глин —
в холодное русское поле,
в тугую могильную ржу…
А в памяти: «Коля ты, Коля…» —
и прочее…
Что — не скажу.
Колыбельная солнцеворота
По траве туман стелется,
коростель в росе крякает.
Ты почто не спишь, девица?
Ночью может быть всякое.
Ночка за окном лунная,
в печке пирожки-булочки.
Ночью люди спят умные
и не спят одни дурочки.
Не поется им — плачется,
а чуть только боль кончится —
дурочки в себя прячутся.
Дурочкам летать хочется.
Вот они с крыльца босыми
ступят и тряхнут бусами…
И идут они росами,
и идут они — русыми…
Им вослед туман вьюжится,
замывая ночь набело.
Высыхают слез лужицы…
Собственно, и вся фабула.
* * *
Это у меня — осень.
Это у тебя — лето.
Я уже и жить бросил,
просто не мое это.
Так что не чуди, брось и
не усугубляй факты.
Я бы и не жил вовсе,
да не по себе как-то.
Все, что нам судьба бросит,
корни отдадут кроне,
и у нас с тобой, осень,
больше ничего, кроме…
Кроме тишины. В шуме
аж до синевы белом.
Ну а кто из нас умер —
это не мое дело.
Послехтоние
Ты скажи мне, кошка, существо рыбье,
можно я немножко за тебя выпью?
Можно я… посплю? Денек-другой… Тошно.
Все-таки нельзя? Зато тебе — можно.
Все-то ты молчишь, не поведешь бровью,
пялишь на меня свои глаза совьи.
Мы с тобой одни. Окрест — туман сирый,
листья и огни твоих больных сирий.
Лучше не смотри и не кори зряче:
я не по тебе — не по себе! — плачу.
Мне с тобою, кошка, хорошо очень.
Утро мудреней, но и дрянней ночи.
* * *
Знамо, умер давно —
ни берез, ни осин…
Застилает окно
неба ясного синь.
Все, что сбыться могло, —
птичий ор, бабий грай —
мне чеканит в окно:
умирай,
умирай.
Бог вам!
Я не умру.
Я вернусь поутру
и на белом ветру
в черном небе замру.